Вильнюс. Педагога Анжелика Медведева прожила в Мариуполе тридцать лет, в марте потеряла там мужа и единственного сына Дениса, которых не смогла даже похоронить. Вырвалась из «ада» с невесткой, похудевшей на 15 килограммов, и маленькой внучкой. И теперь он пытается начать новую жизнь в Литве. Она до сих пор вздрагивает, когда слышит звук самолета, и инстинктивно начинает греть руки о чашку с чаем.
Анжелика родилась в Краснодарском крае в семье армянина и украинки, старики и до сих пор там живут. Именно к ним она приехала на несколько дней, когда пришлось после унизительной фильтрации попасть на территорию России. Но, говорит, жить там не смогла бы, поэтому преодолела немалый путь в Литву, в неопределенное будущее, мечтающее сделать счастливым для внучки в память о муже и сыне. Трагическую историю своей семьи Анжелика начинает с ночи 24 февраля.
В 2:35 я услышала громкий взрыв – проснулась резко, было очень страшно. Наш дом находился на окраине, и я поняла, что это еще не в Мариуполе. Тишины уже не было, но звуки приближались все ближе и ближе. Я искала информацию в чатах, читала новости и только в 5 утра нашла.
Как обычно, в 6.30 уехала на работу. По дороге увидела военных ВСУ, технику, которые двигались в сторону нашего микрорайона. Меня стало бить, люди рядом были молчаливыми.
Вместо работы я решила поехать к сыну, он лежал дома с коронавирусом. Я понимала, что могут начаться проблемы с подвозом продуктов, а у них маленький ребенок, потому купила самое необходимое. И вернулась домой, чтобы так же пополнить свои запасы. Выстрелы были уже очень громкие…
Через несколько дней бомба разрушила железнодорожный путь, поезда уже не ходили. Сын настоял, чтобы мы ехали к нему, потому что у них в центре потише. Без вещей, взяв только документы, я уехала. Через два дня мужчина принес продукты, думая, что сразу же вернется домой, но обстрелы усилились и это было уже опасно.
Со 2 марта в Мариуполе исчезла связь, не было воды, газа. Донимал холод, но самое страшное на тот момент было – отсутствие информации, когда не знаешь, что происходит.
«Трупы обгоревших людей лежали на улице»: первые недели оккупации
Муж говорил, что нужно готовиться к самому страшному, потому что мы оказались в ловушке. Каждый выживал как мог. Однажды ребятам удалось набрать воды из колодца, а на другой – уже не пошли, потому что тот колодец обстреляли и убили людей. Несколько раз, под обстрелами, спускались под мост к реке, а когда возвращались, то не все хотели рассказывать о том, что видели. Но через некоторое время и туда невозможно было ходить, кольцо сжималось.
Перед нашим домом уже стояли танки, за домом – установки, которые все называли «Градами». Когда они стреляли, тряслось все, из-за дыма ничего не было видно. Из окон соседской квартиры (за которой мы присматривали, соседи смогли раньше выбраться) видели, как горит «Азовсталь», как обстреливаются другие заводы. Я умоляла своих не выходить, не выглядеть.
Страшнее всего было, когда самолеты обстреливали. Сначала на одну-две секунды – вспышку красного света, потом взрыв и через две-три секунды было слышно, как самолет пролетал над нами. Каждый вылет – по два взрыва, за ночь было очень много бомбовых разрывов. Мы видели трупы обгоревших людей, лежавших на улице.
Когда увидели, что соседние дома горят, мы поняли, что спустя время тоже сгорим или нас расстреляют. Не знаю, что было бы лучше… Мы подготовили небольшие пакеты с самым необходимым, тряпки и воду, чтобы можно было закрыть нос и рот и перебежать в другой сгоревший дом, а потом бежать дальше.
«Он заорал от первого выстрела и лег рядом с сыном»: расстрел мужа и сына
“Мама, это конец, мы не спасемся” – сказал сын вечером 19 марта, когда обстрелы уже не прекращались. За 7 лет мы уже привыкли, что в городе все хорошо, все это время он развивался, становилось все красивее. Теперь наш Мариуполь превратился в кладбище человеческих жизней. Вокруг пылали дома, в квартире – постоянный дым, пол был усеян мелким стеклом.
Ребята решили дежурить – меняли друг друга каждые два часа. В случае возгорания какой-нибудь из квартир, где уже никого не было, они выбивали дверь, чтобы выбросить все, что горит, и тушить пожар, чтобы огонь не перекинулся на подъезд. Таким образом, они защищали дом. Вскоре первый подъезд дома вообще обрушился.
Однажды зашел сын и сказал: папа, кажется, мы горим, и они вышли. Было страшно, ребенок с невесткой спали. Я думала, они пойдут сверху посмотреть. И тут забегает мужчина и кричит: “Дениса убили, его больше нет!”. Я не помню, что я кричала, он побежал вперед по лестнице, я – за ним.
Дверь была распахнута и на земле лежал мой сын. Рядом – лужа крови. Муж выскочил и сказал: “Помоги его занести”. Я видела, что он скончался. И тут слышу крик позади себя: «Пожалуйста, не оставляйте меня саму, не оставляйте!». Я возвращаюсь и вижу невестку с ребенком на руках. Я понимаю, что ребенок сейчас попадет в зону обстрела, кричу ему: «Скройся!». Она начинает что-то говорить, я ее заталкиваю в маленькое укрытие, выбегаю к мужчине и вижу как его… Как в него попала пуля и потом другая… Он заорал от первого выстрела и лег рядом с сыном…
На крик прибежал сосед, захлопнул дверь и не выпускал меня на улицу. А я стучала и скребли. Я не могла поверить, что их больше нет, что я ничего не могу сделать… Валерия тоже кричала и плакала.
Мы потом долго сидели там на полу и плакали, но выстрелов становилось все больше и больше. В конце концов, поднялись на свой этаж, забрали свертки, стащили их, люди помогли нам зайти в подвал, где мы и остались. Соседи дали свечу и сделали что-то похожее на кровать, чтобы мы не на полу лежали.
С этого периода я помню только один момент – как внучка очень много плакала. Раньше сын напевал ей песни под гитару – и Каролина засыпала. Так вот я помню, как взяла ребенка на руки, в нескольких метрах на улице лежат мой сын и муж, а я начинаю петь. Я не знаю, как это назвать, я думала, что я ненормальная. Это было как некое безумие.
Три дня я не выходила из подвала. Мы плакали, пытались кормить внучку, менять памперсы. В подвале было очень холодно, у ребенка посинели ноги. Ребята продолжали лежать на том месте, где их убили. Семь дней меня соседи не выпускали из укрытия, но я поймала себя на мысли, что я просто не могу выйти и посмотреть, что произошло за это время с людьми, которых я любила. И такое чувство вины… Не смогла уберечь и похоронить не могу.
Через неделю пришел сосед Евгений Сосновский, он все время был рядом, вместе с женой Светланой очень нам помогали, и сказал: «Анжелика, там к твоим ребятам подошли солдаты». В тот момент я даже забыла об обстрелах, помчалась. Вышла на улицу, а там – перестрелка, еще более разрушенные дома.
Мои ребята лежат и рядом еще мертвые люди. Вокруг них где-то 12-15 русскоязычных солдат, не знаю из России или «ДНР», неподалеку – грузовик, в котором друг на друге лежали тела. Подошел солдат, спросил: “Это ваши?”, а потом полез в карманы за документами и телефонами. Я не могла ничего ни сказать, ни отвести глаз от своих ребят, только плакала. Он процедил: «При свидетелях отдаю вещи, которые нашел, матери». Как хватило совести? Потом ребят погрузили в машину и поехали дальше. Я даже не знаю, куда их увезли.
«Чего вы плачете? Мы же вас освободили»: эвакуация из Мариуполя
Мы слышали, что нужно дойти до торгового центра «Порт сити», а оттуда волонтеры помогают добраться до лагеря беженцев в Никольском. Я понимала, что туда – два часа пешком, это значит, что мне нужно взять ребенка на руки, потому что невестка, похудела на 15 килограммов, не могла поднять почти ничего, мы не дойдем…
1 апреля я проснулась и сказала Валерии, что мы или умрем, или нужно искать, как выбраться. Я понимала, что должна любой ценой спасти то, что осталось от семьи, нельзя просто сидеть и ждать.
Невестка осталась в подвале, а я пошла искать машину, на которой можно было бы уехать. Я очень много слышала истории, когда журналисты помогали – вывозили людей.
Две улицы рядом были разрушены, но не обстреливались. Увидела машину, мне сказали, что это американцы, но пока я приковыляла к ним, они уже уехали. Потом заметила авто Красного Креста, но далеко. Два с половиной часа ходила, в отчаянии возвращалась назад и увидела, как медленно едет машина, на лобовом стекле которой была надпись «пресса». Я подошла и попросила довезти нас в лагерь беженцев. Молодые парень и девушка сказали, что у меня есть 20 минут, потому что они возвращаются. Я побежала в наш подвал, мы так спешили, что схватили не те свертки, которые приготовили.
Когда добежали до автомобиля, сели и плакали вслух. Такова была истерика, потому что не понимаешь – спасешься или нет. Подошел бородатый, не могу утверждать, что чеченец, но точно с Кавказа, он видел надпись «пресса», расплылся в улыбке и сказал: «Что вы плачете, мы вас освободили». Хотелось его убить. Вокруг стреляют, а рядом стоит этот чертов и улыбается, если бы не надпись «пресса», не улыбалась бы. Я не думала, что это за журналисты, а когда приехали в Никольский, на блокпосту их остановили, и они ответили: «мы московские журналисты».
В Никольском была огромная очередь, чтобы пройти на регистрацию. Люди на полу даже спали. Практически все были с детьми, я понимала, что нас не упустят. Журналистка сказала, что нам нельзя оставаться, потому что ребенку было плохо, и предложила поехать с ними в Донецк. У меня началась истерика, потому что я хотела в Украине. Она ответила, что оттуда это невозможно, можно либо в Донецк, либо в Ростов. Мой отец – армянин, они там на Кавказе своей армянской диаспорой живут. И я решила, что мне нужно доехать до Ростова, до родителей, а потом уже дальше.
«Не убили в Мариуполе, убивайте здесь»: фильтрация
Девушка дала мне слово, что поможет, и мы поехали в Донецк. Они сняли комнату, накормили, дали воды. Мы с невесткой долго договаривались ночью, что говорить. Когда ехали, нас останавливали на блокпостах и говорили, что мы не прошли фильтрацию. Я много слышала предположений, но не…
