Юлия Паевская с позывным «Тайра» – еще со времен революции достоинства известна как волонтер и парамедик. С начала полномасштабного российского вторжения в Украину Тайра работала в Мариуполе. В середине марта попала в плен к российским оккупантам. Свое увольнение 17 июня называет «чудом», а о пережитых ужасах в застенках донецкого СИЗО предпочитает не говорить.
О чем с закрытыми глазами думала в моменты отчаяния – после очередного допроса?
Что хотели услышать русские военные?
Сколько женщин было в камере? Кто все эти украинки?
Радио Свобода встретилось с Тайрой, которая уже третью неделю лечится после пребывания в плену. Разговор – о российско-украинской войне, о жизни до нее и о том, какой Юлия Паевская хочет видеть Украину в будущем.
– Почему такой позывной – «Тайра»?
– Я когда-то играла в такую игру «World of Warcraft», и мой персонаж был с именем «Тайра». Я его назвала в честь известного японского самурайского рода. (Род, с которого берет начало японская традиция, согласно которой государством руководили только профессиональные военные – ред.)
– На странице благотворительного фонда «Вернись живым» о Вас пишут: «Художница, дизайнер и преподаватель айкидо с 20-летним стажем, еще на Майдане сумела переориентироваться на новую профессию». Станьте тактическим медиком. Что вас заставило кардинально изменить род занятий?
– Ну поскольку я преподаватель айкидо, конечно, я занималась оказанием помощи и проходила специальные курсы, как тренер, и всю свою жизнь я занималась спортом, очень разным: и по скалам лазила, и всякие такие рисковые вещи, и имела уже опыт оказания первой помощи , домики. И на Майдане, когда все началось, я начала все, что я могу делать. Это первый день было противостояние Грушевскому.
– Потом были не одни курсы по натовским стандартам?
– Да да да. Я не думала, что буду тактическим медиком на фронте, не думала, что я подпишу контракт, и прослужу в качестве командира эвакуационного отделения военного госпиталя два года и немного больше. Я не думала, что окажусь в осажденном городе. Не планировала я все эти годы быть на войне, совершенно. То есть я думала сначала, что я там немного помогу – армия придет в себя, и будет справляться сама, но после окончания контракта существовала потребность в эвакуации гражданских. Из-за того, что на линию «скораки» – гражданские скорые – туда не ездят, и когда даже не ранен, а просто в тяжелом состоянии, кто-то заболел, надо его эвакуировать, вызвали нас.
– Ваши коллеги и многочисленные корреспонденты в соцсетях говорят, что Вы спасли сотни людей, и научили медицинскому делу, парамедицинскому, тысячи людей. Это правда?
– Ну, во-первых, я всегда настаиваю, что это не я лично. Это всегда командная работа. Всегда есть либо второй номер парамедик, либо медик из подразделения, которое стоит на линии раненого, которого мы эвакуируем. Или водитель помогает, если я сама в машине. Такое подразделение, чтобы оно работал, как часы швейцарские – это реально круто. И я горжусь ангелами.
Мы в Луганской области отработали, а затем переместились на направление Мариуполя.
– Вы иррационально чувствовали, что может быть нападение полномасштабное России на Украину?
– Конечно, мозг отказывался поверить, а подсознание знало. Что будет что-то действительно страшное. И в моей жизни так всегда складывается. Ну я не собиралась действительно ехать на восток. У меня была классная партия тактических игрушек для медицинских эвакуационных бригад. А тут Серж Марко ехал (украинский блоггер – ред.), и он мне говорит: «Я имею место в машине, если должен передать, то давай». Но, говорит, я еще место в машине у тебя есть. Если ты хочешь – уехали. Я говорю – ну уехали. То есть это было незапланировано. 23 (февраль 2022 – ред.) поздно ночью приехали, и в третий с чем-то нас разбудила война.
– Во время боевых действий в Мариуполе, как Вы работали, где Вы находились?
– Я сразу уехала к командиру госпиталя, где я когда-то была командиром эвакуационного отделения. И говорю – чем я могу послужить государству в госпитале? Он говорит: «Тайра, ты будешь очень полезна. Становись на сортировку». Достаешь из машины тех ребят, что привезли. И надо иметь большой опыт, чтобы понять, куда их сразу направлять. Кого сразу на операцию. Кого-нибудь на рентген. А кому просто промыть рану.
– Вы куда чаще всего отправлять прибывших в госпиталь?
– (Выдыхает) На рентген. Из-за того, что минно-взрывных (ранений – ред.) было очень много, и обломки очень коварны.
– Есть видео с вашей нагрудной камеры. Приходилось принимать в сортировочном отделении, как вы говорите, и детей, и взрослых, всех? И военных – и гражданских?
– Госпиталь никому не отказывал. Несмотря на то, что условия были чисто военные. Это город в осадке. Город, где нельзя было достать кучу необходимых медикаментов. Но весь уровень оказания помощи поддерживался очень высокий.
– А эпизод, где Вы плачете?
– Это тогда мальчик умер. Мне казалось, что я уже привыкла к смерти, но действительно – нет. И каждый умирающий в госпитале боец я очень близко принимала к сердцу. А когда умирают дети… Очень тяжело.
– Один из бойцов «Азову» (отдельного отряда спецназначения НГУ – ред.), с которым мы записывали интервью, тоже находившийся в Мариуполе, и на передовой находится сейчас, говорил, что по его мнению, россияне используют тактику «выжженой земли». То есть, ничего не покидают от города, а потом туда заходят. А по вашему мнению?
– Бесспорно. Ну, это еще психологический фактор. Они показывают, что они сила, и своей безжалостностью пытаются запугать. Но по мариупольцам: я видела, как женщины выбегали и приветствовали украинские танки, когда они шли защищать Мариуполь. Они бежали, махали руками, кричали: Ура! Ребята, держитесь!»
15 числа (15 марта 2022 года – ред.) я уехала из госпиталя. Я взяла автобус, забрала женщин детей в подвалах.
– Какова была причина, было ли там уже невозможно физически находиться?
– Физически я могла бы, но госпиталь в тот день дважды обстреляли из миномета.
Я планировала их довести в Запорожье. Я была совершенно уверена, что будет как обычно. Поскольку сколько раз волонтеры вывозили гражданских, проблем никогда не было. Ну останавливали автобус. И ехали дальше. Но на этот раз они, вероятно, узнали меня. Сразу, я думаю, сразу. И ничего не объясняя, меня забрали, и допрос первый произошел уже через три дня. То есть, через три дня я оказался в Донецке. Подробности рассказывать не буду. Пока не могу.
– Соответственно и о пытках?
– Я могу сказать, что были. А какие именно я не буду уточнять. Это было очень страшно. И очень тяжело.
– Когда по российскому телевидению начали выходить материалы о Вас: вас заставили дать эти интервью? Или Вы даже не знали, что Вас сейчас будут снимать?
– Абсолютно. Я не имела ни малейшего представления. Меня прямо в мешке на голове привели, посадили. Сняли мешок и начали задавать вопросы. Я не сразу сориентировалась, потому что я после допроса была в то время. И немного такая… Потом я собралась и начала думать – зачем все это делается? Включила покер фейс.
– А на что хотели Вас вывести и на допросе, и русские, как вы говорите, журналисты? Что они хотели услышать от вас?
– Начали они с того, что я с «Азова». Что это преступление для них? Я не стала им врать. Я не из Азова, и никогда в составе «Азова» не была. Я об этом им постоянно говорила. Они пытались из меня это признание (пауза – ред.) выжать. Меня родители учили не врать – я и не врала. Дальше начали – это уже когда они наверняка эту версию сплели, что «я убила родителей детей».
– Гражданских, которых Вы хотели вывезти из Мариуполя?
– Ну да, да. Я просто из-под обстрелов, чтобы они выжили. Начали требовать, чтобы я призналась, что я их убила. Ну, это абсурд был.
Психологическое давление, кроме других способов дознания – это самое страшное. Ибо это давление не прекращается никогда. То есть, тебе постоянно пытаются промыть мозг.
– В частности, что Вам хотели навязать российские военные?
– Ну что нужно подчиниться воле Московии. Что Россия «большая страна». Мы пели русский гимн минимум три раза в день, иногда до двадцати. Портрет Путина висел в камере в каждой камере. И они проверяют, если гимн не изучен – они избивают. Я после контузии этот гимн не смогла выучить. За это меня избили. Камера была три на шесть метров. Там одновременно находилось 22 женщины. Больше месяца, даже два, они там находились. И было 10 этих двухэтажных нар. И их состояние (пленных – ред.) было очень тяжелым. У них не было никакой информации о семье, о своих детях, и они сходили с ума от этого. Это были либо военные, либо из Национальной гвардии повара, делопроизводители, не имеющие отношения непосредственно к оружию. Это верно. Некоторые из них пришли на фильтрацию. Также медики страдают очень сильно.
– Раньше Вы говорили, что с Вами в плену была одна женщина, беременная на 7 месяца? – Это не со мной, это в другом месте, но я точно знаю, что она там. И ее еще не обняли. И это большая проблема. И мы должны ее вытащить, как и всех остальных.
– Во время Вашего пребывания в плену, были такие моменты у Вас, когда уныние брало?
– Отчаяние было. Мне было очень страшно постоянно. Я не скажу, что там не боялась. Это будет ложь. Я опасалась. Уныние – нет. Я знала, что все будет хорошо. Не знаю, откуда вера бралась. Возможно, я ощущала поддержку, и я ощущала этот движок. И я хочу поблагодарить всех, кто сказал, хотя бы слово поддержки.
– Как Вы узнали о том, что из плена Вас освободят, вернут домой, и вспомните ли обстоятельства того дня?
– Попросили записать видео – попросили, не приказали, а попросили – что еда нормальная, условия нормальные, я жива, и благодарю всех, кто помнит. Я не увидела в этом какого-то слишком большого горя, я это сделала. Они мне сказали, что это видео нужно для обмена. То есть возможен обмен. И сказали, что я справлюсь. То есть я дождусь. Доживу до обмена.
Я вообще об этом старалась не думать. Я просто закрывала глаза. Я видела Киев, я видела друзей, семью. Я видела разные картинки из будущего, и я думала, что это мне знак, что я вернусь. И так вышло.
В один день открылась кормушка, и вертушка сказал: «Тайра! С вещами на выход» (оригинальное произношение сохранено – ред.). Ну, там вещей у меня как таковых не было. Это какой-то в гражданской жизни совершенно смешные вещи. Какие-то молитвы написаны на бумажках из-под пачек сигарет. Это 90 псалом Давида. Взяла зимнюю флиску, которая была со мной. И когда открыли дверь камеры – я шагнула вперед. Меня посадили в машину, очень осторожно доказали. А с мешком на голове вывели, посадили в машину, сняли мешок и увезли из города. Ничего не объясняя, ничего не говоря. И когда мы уже отъехали на нормальное расстояние, я спросила – где мы едем? Мне сказали – тебя меняют. Дальше я не могу рассказывать.
– Соответствует ли действительности информация (российских СМИ – ред.), что на территории так называемой ДНР вам могла угрожать казнь?
– Да, мне предъявлено обвинение по расстрельной статье. Не могу…
